[indent] В такие дни ее сердце тоскует по золотому прибрежному песку, шуму прибоя в межсезонную непогоду, по сильному влажному ветру, который заставляет волосы виться вокруг лица подобно естественному ореолу, по теплому пряному вину с кусочком апельсиновой цедры и гвоздикой. Она скучает по семье, такой, какой она была больше десяти лет назад — единой, умеющей ценить хорошие дни и смеяться над пустяками, а не омраченной и отяжеленной проблемами каждого из Гавардо: немилостью Маред при королевском дворе за то, что ей не по нраву брачный союз ее старшей дочери с южанином (впрочем, для Амедеи это не так уж и плохо, наконец-то солнце сестрицы закрыли тучи — неприятно, правда ведь?); беспокойством отца по поводу возвращения его дочери к мужу, наследному принцу, ведь брак, соединенный Богами, нельзя разорвать так просто (неужели?); нервозностью Леонардо, связанной с какими-то личными деловыми неудачами, в которые у брата не было желания посвящать младшую сестру (забота или зарождающееся высокомерие?); и, наконец, последствиями завышенных амбиций ее собственного мужа, который последние несколько лет обольщался мечтами о независимом от эйсгартской короны Краоб Хейвене, но за последние месяцы поубавил свой пыл, чудом выйдя живым из вспыхнувшего, но прогоревшего быстро как на сухих ветках костра местного бунта.  Кель уберегла… Да только зачем?

[indent] — Зачем ты сюда приехала? — Амедея откинулась на спинку кресла в расслабленно-безразличной позе. Голова была повернута в сторону окна, чтобы Риддерх не мог видеть ее лица и как временами брезгливо вздрагивают женские губы и дергается уголок рта. На коленях баронессы Руже покоится маленькая потрепанная книжица с заложенным указательным пальцем местом, где было прервано чтение.
[indent] Судя по звукам и блеклому отражению оконного стекла, по ту сторону которого сплошной пеленой стекает ноябрьский дождь, барон Руже беспокойно мечется по их спальне, словно загнанный зверь, которому не дали права на решающее сражение. Временами под тяжелый сапог попадается лапа одной из гончих, перенявших возбужденное состояние хозяина и теперь суетящихся вокруг него, лающих и взвизгивающих. Дею это начинает раздражать, но в ее же интересах сейчас ничего не говорить. Любое слово — спусковой механизм для гнева Риддерха, раздосадованного неоправдавшимися планами. Словно это ее, Амедеи, вина. Словно не она, замечая разросшийся по исходу той зимы поток разнообразных гостей в их замке, не нагнулась однажды над плечом супруга и тихим медовым голосом не шепнула на ухо — «глупцы первыми лишаются головы». Не послушал. Разве он — глупец?
[indent] — Сейчас тебе лучше всего быть там, — Дейр неопределенно махнул рукой и поспешил набрать в грудную клетку побольше воздуха, шумно втянув его носом. Леди Риддерх медленно повернула к нему голову и посмотрела тяжелым взглядом каре-золотистых глаз.
[indent] Когда все началось в апреле, Руже не хотел ее отпускать от себя, будто бы эта маленькая женщина могла как-то спасти ему жизнь, стать живым щитом или гарантией того, что названную королевскую родню ни одна из сторон не посмеет тронуть. Потребовалось все проворство и изворотливость, чтобы Амедея уличила момент и бежала в столицу. Придворные шептались за спиной на эту гостью из мятежного графства, и лишь Маред усаживала сестру подле себя и сочувственно пожимала ей руку, когда очередной гонец не приносил вестей о бароне Руже. В такие моменты баронесса испытывала жгучее разочарование и досаду. Лучше быть вдовой лорда, который с мечом в руке пал за свою землю, чем женой неудачливого мятежника, пережившего своих друзей и награжденного клеймом позора.
[indent] В октябре все закончилось. Исчезнувшее душевное напряжение сменилось онемением. Ее мать, Ливия, первой подает голос и советует вернуться младшей дочери к мужу, ведь там ее место. При прощании Амедея быстро отклоняется от объятий и не оглядывается, испытывая чувство, словно ее прогоняют, прикрываясь долгом. Почему нельзя было остаться еще на месяц? Разве на дорогах сейчас не опасно? Какую пользу она принесет разбитому Руже? Дейр встретил ее удивлением и тишиной. Несколько последующих дней он отворачивался от супруги, делал вид, что ее не существует, хотя ее присутствие заставляло барона крепче сжимать челюсть и ходить желваками — признак того, что вся накопленная злость рано или поздно достанется жене.
[indent] А теперь что получалось? Своими словами он признавал правоту ее действий?   
[indent] Амедея едва заметно ухмыльнулась этим мыслям, все еще глядя прямо в глаза Руже. Ему этого хватило, чтобы в несколько широких шагов преодолеть расстояние и вырвать из рук женщины книгу, отбросив ее в сторону скулящей своры собак.

[indent] — Ваше Королевское Высочество, — ее голос звонок, когда леди Риддерх протягивает руку и мягко кладет ладонь на рукав принца Кайрона, тем самым привлекая к себе внимание среди прочих придворных. Все еще не убирая руки, она на несколько секунд в притворной скромности опускает взгляд и следом делает глубокий реверанс, а после снова открыто смотрит в лицо Кадваладера.
[indent] — Мне нужно с Вами поговорить, Ваше Высочество, — всем своим видом она пытается показать, что этот разговор настолько важен, что должен произойти сию же минуту. Другим не позволено, но Амедея намерена получить свое. Чтобы смягчить подобную напористость, женщина убирает ладонь, пряча ее в складках изумрудного бархата, и снова делает поклон.
[indent] — В прошлый раз мы встретились при других обстоятельствах, Вы помните? — доверительный тон и неловкая улыбка помогают избавиться от горечи неприятных воспоминаний, но не уводят от темы начатого разговора.
[indent] Вы помните, Ваше Высочество, ту горящую весну?

[indent] Чужой голос отвлекает её, вызывая нарастающую волну раздражения, даже злости за то, что её уединение нарушили. Она не ждала гостей. Забираясь в эту глушь, Хейлсинд надеялась, что никто не отыщет её тайный уголок, никто не помешает её размышлениям и любованию тем видом, который открывался здесь. Совсем немного, но всё здесь напоминало Альстад, по которому она скучала всегда, когда там отсутствовала. Когда Хела была юной девушкой, она нередко приходила сюда, как правило не в одиночестве, хотя и без отсутствия кампании ей нравилось проводить здесь время. Когда-то давно это место ей показали под строжайшим секретом, а уже после – она поделилась им с Болдером. Неужели это трепло рассказал о нем кому-то ещё? Очевидно, что незнакомец, который вел себя ни много ни мало как хозяин не то, что этого тайника, но и всего Лианфира, узнал его откуда-то, но этим кем-то совершенно точно не могла быть Хейдсинд. В этом не было никаких сомнений.
[indent] Чародейка выпрямляет плечи, ведет ими по очереди, стараясь всем видом показать своё недовольство, надеясь, что это спугнет невежду и вернет её мирному и благотворному нахождению тут былой настрой.
[indent] Но молодой человек явно не собирался оставлять все так, как было до его появления. Ну что за нахал.
[indent] Хейлсинд закатила глаза.
[indent] — Как видите, вы ошиблись, сир, — колко отвечает она, переводя взгляд на книгу, чтобы отметить взглядом страницу, на которой остановилась до того, как её потревожили. Незадолго до его появления, у неё уже стало складываться понимание главы, которую она сейчас читала, но из-за того, что она отвлеклась, узор в её голове сбился и теперь ей точно придется всё перечитывать, чтобы понять суть. В голосе Хейлсинд всё ещё слышится раздражение, пока она будто в замедленном действии закрывает книгу, складывая руки на обложке. — Довольно унизительно, наверное, ошибаться в собственных выводах, не так ли? — произносит она, встречаясь с незнакомцем взглядом. На секунду ей кажется, что это лицо ей смутно знакомо, но Эберхард до конца не уверенна, что сама не совершает ошибку. Ей не нравится, что молодого человека очевидно забавляет её недовольство, что распаляет её сильнее, чем его последующий вопрос. Какой внимательный паршивец.
[indent] — Не припомню, чтобы я просила об одобрении. У нас в Нордхейме женщинам не запрещено читать серьезные книги, — делает насмешливую паузу, — мне это, вероятно, должно польстить, но увы, — она пожимает плечами, постукивая кончиками пальцев по обложке. Светская беседа, которую, очевидно, затевает этот незнакомец, совершенно не входит в её планы, но тот факт, что он упоминает про своих учеников и восемь лет нахождения здесь, начинает заставлять её думать о его принадлежности к преподавателями, с которым, наверное, ей стоит быть чуть любезнее.
[indent] Ещё чего.
[indent] И хотя Хела давно не ученица и он не сможет её отчитать, или что-либо ей запретить, она все равно смотрит на него с подозрением. Сама Хейлсинд уже много лет назад покинула Лианфир в новом статусе и могла не распинаться за выбор той или иной книги, которую решила изучить. Ничего незаконного она не делала, поэтому ничего такого предъявить он не мог. Тогда почему она испытывает смутное неудобство?
[indent] — Теперь я могу вернуться к чтению? — и хотя вопрос чародейки вроде бы звучит вежливо, все её интонации, как и вздернутый подбородок и прищур глаз, говорят о том, что она совершенно точно не хочет, чтобы он здесь задерживался. Обычно Хейлсинд не грубит людям в открытую, но удержаться по отношению к этому чародею она не в силах, он будто бы каждым своим жестом, каждым движением провоцирует её на очередную колкость. С местом, в котором они сейчас находились, она чувствовала особую связь и чужое присутствие ей мешало.
[indent] Хейлсинд хочет бросить в него очередное злободневное замечание, но замирает на полуслове, услышав имя этого незнакомца.
[indent] — Я Вильхельм.
[indent] — Я должна этому....— Хела замирает на полуслове, осененная тенью догадки. Ей хватает всего лишь секунды, чтобы сложить в голове все кусочки мозаики, которая перед ней возникла. Он знает это место, он ей смутно знаком и теперь преподает магию на Лианфире, а ещё его зовут Вильхельм. Память услужливо подсовывает её фрагменты из её прошлого, детали, которые она уже выбросила из головы за эти годы за отсутствием необходимости.
[indent] Рубцы на её покрасневших ладонях, гордо вздернутый подбородок. Она отчетливо помнит вкрадчивый, спокойный голос Вильхельма, который, по просьбе Болдера, взялся за её обучение. Хейлсинд тогда не хотела жаловаться. Не было у подрастающей чародейки привычки не справляться с тяготами ученичества, с которыми она так или иначе сталкивалась, отец учил её упорству и гордости. Старый наставник считал, что главная проблема Хелы в ей своеволии, в её непокорности, отсутствии послушания, которым слыли все без исключения его ученики, которые оканчивали обучение. Желая выбить из строптивой девчонки всё её высокомерие, которое так раздражало его, он прибегал к жестким мерам наказания, а она молчала. И только гордо вздёрнутый подбородок и прямая спина говорили о её непослушании больше, чем все извинения, которыми она осыпала его, как учитель и просил.
[indent] — Вильхельм, значит, — хмыкает чародейка, совершенно не смущенная своей грубостью, меняя тактику. Теперь то она понимает, что перед ней не просто лианфирский чародей, но ещё и без малого северный принц, второй, после принцессы Ингейды в престолонаследии. Тот самый, что является старшим братом Болдера и по совместительству её бывшим учителем.
[indent] Хела ещё сильнее выпрямляет спину, совершенно не показывая виду, что понимание немного, но её ошарашило. К самому Вильхельму она не испытывала никакой неприязни когда-то, более того, он был приятен как человек, а это уже достаточно по меркам Хейлсинд Эберхард, но пару минут назад, когда он был для неё незнакомцем, он вызывал у неё раздражение и очень сильное и оно пока не улеглось внутри неё достаточно, чтобы она могла пойти на попятную.
[indent] — А я Хейлсинд, — произносит она с вызовом, решив играть свою роль и дальше, пока тот сам не признается в том факте, кто он на самом деле. — Теперь мы можем закончить нашу беседу, а я вернусь к чтению этой невероятно интересной книги которую вы так расхваливали? — Хела слегка откидывается назад, разглядывая чародея чуть пристальнее, чем делала это раньше. Ну да, совершенно очевидно, что есть некоторое семейное сходство, которое ускользнуло от неё ранее и которое стало заметно, когда он поняла, куда именно следует смотреть.

[indent] — Ты не знаешь, где твой брат? — Голос матушки звучит певуче и спокойно, вопрос задан обыденно и как бы между прочим. И лишь долгие годы совместной жизни и житейских ситуаций научили домашних различать тонкую грань интонаций, скрываемых истинной леди слишком ловко, чтобы быть очевидными с первого и даже со второго раза.
[indent] Лайна поднимает взгляд от сливочного бламанже, беспокойно вздрогнувшего на поданной прислугой тарелке, и встречается глазами с матушкой, смотрящей внимательно и безотрывно на дочь поверх плавного фарфорового изгиба чашки, пока выцеживала со дна последний глоток послеобеденного чая. Как Марселин умело сглаживает свои эмоции и истинные мысли на нежном круглом лице, точно так же у самого младшего ее дитя не получается скрыть и толику информации, откровенно читаемую в честных глазах цвета майской лазури, сломанной линии бровей или же еще по-детски пухлых губ. В тишине комнаты с высокими сводами слишком громко и отчетливо хлопнул о каменный пол каблук упавшей с ноги маленькой леди туфельки, которую она до этого мечтательно раскачивала в воздухе под столом, предаваясь сладостным (но не настолько, как двойной десерт) мечтам. Румянец заливает упругие щеки Элайны — маменька не одобряет таких фривольностей, как хорошо, что кроме них здесь больше никого нет! Отец отправился на какую-то слишком важную встречу, чтобы пренебречь домашней трапезой в кругу семьи, старшие братья вслед за ним увязли в своих делах, все чаще не являясь домой на общие обеды и ужины (матушка цокает языком и грустно качает головой, ее слепо любящее родительское сердце никак не может смириться с тем фактом, что взрослые лорды больше не нуждаются в ее опеке и ласковой руке). А вот младшего из братьев, золотоволосого Леона, которому достается больше свободы, чем наследнику-баронету, и меньше присмотра, чем единственной сестре, нигде нет. Впрочем, новость ли это?
[indent] Эла вздыхает. Пряча взгляд за опущенными ресницами, она натыкает на крайний зубчик десертной вилки иссиня-фиолетовую ягоду ежевики, голос шелестит:
[indent] — Я не знаю, матушка, — но обе сами себя обманывают в этом неведении. Повадки младшего лорда и его выходки известны в этом доме всем, но по негласной традиции никто не озвучивал их вслух. Как-то раз Элайна случайно услышала разговор барона и баронессы, чему виной была плохо закрытая дверь рабочего кабинета Бенуа и придавленный возмущением громкий шепот Марселин, оправдывающий вседозволенность Леона его юношеством, требующим хорошенько выветрить всю дурость, чтобы в свой срок стать серьезным мужем. Приняв это за непреложную истину, девица Сорель вмести со всеми прощала баловство брата и смиренна ждала часа икс. Но он все не наступал и не приходил, совсем как загулявший Леон, зачарованный громкими гуляньями с друзьями и пестрыми дамскими юбками. Лайна снова вздохнула и вправила голую ступню в упавшую туфлю.
[indent] Мадам Сорель благоразумно перевела тему: в Гвиллин приехало семейство Гарнье, хорошо бы Элайне завести доброе знакомство с их дочерью, Элизой, тогда, быть может, и ее отец не будет так принципиален относительно всяческих слухов, распускаемых в людской среди слуг. Девушка ерзает на стуле и с угасающим интересом смотрит на свой десерт — матушка опять все решила за нее, когда и с кем дружить. Конечно, у дочери барона совсем нет подруг, ей хватает братьев и книг, но разве нужно что-то еще? Как сложно быть правильной леди!
[indent] Что-то пробормотав в ответ — кажется, очередное согласие, чтобы Марселин ослабила свой напор, — Эла выскальзывает из-за стола и, будучи окрыленной улученным часом свободы, отправляется в сад, к своему любимому потаенному месту у дикого пруда. Там в обществе поющих в камышах лягушек и шелестящих на исходе дня цикад, она сделала несколько зарисовок пейзажа и попыталась дорисовать портрет дядюшки Филиппа по памяти, начатый на торжествах двухнедельной давности в честь шестнадцатилетия Лайны. Заложив карманный блокнот свежесорванной веточкой мелиссы, маленькая леди сделала несколько неспешных кругов вокруг розовых кустов, полюбовалась на облака, воспламенившиеся над горизонтом, а после направилась в дом, чувствуя себя счастливой и смиренной.
[indent] Настроение выдалось слишком воодушевленным, чтобы начать мурлыкать себе под нос недавно выученную сонетку, наложенную на импровизированную музыку. Элайна развязала бант на шее у бархатного чокера, спрятала его в шкатулку, нагнулась и вдохнула запах уже начинающих увядать полевых цветов в вазочке на подоконнике, выглянула в окно, выискивая первые звезды на синеющем небосводе, и… Кто-то постучал в дверь.
[indent] Леон и какая-то растерянная барышня. Вопросительно вскинув брови, Лайна перехватывает смущенную улыбку брата и в очередной раз вздыхает, так трагично и невольно подражая маменькиным повадкам.
[indent] — Видимо, знакома, — наблюдая за вторжением в свои личные покои, леди Сорель без долгих объяснений понимает, что происходит и какая роль ей отведена в этом небольшом импровизированном домашнем спектакле. Услышав маменькины шаги, Эла испуганно округлила глаза, дрогнувшей рукой выудила из потайного кармана в складках своего платья тот самый блокнот с художественными зарисовками и в последний момент сунула его в руки Элизы. 
[indent] — Матушка..? А мы с Элизой показывали Леону сделанные в саду пейзажи… Леди Гарнье чудно как хорошо владеет тенями, ты только посмотри, — немного резковатым жестом собственника забрав обратно книжицу у незваной гостьи и сверкнув на брата недовольным взглядом, маленькая Сорель оказалась рядом с Марселин и раскрыла страницу с мелиссой, для пущего эффекта ткнув туда пальцем.
[indent] — Так вы знакомы с леди Элизой? — Осторожная недоверчивость проступает в тоне матери.
[indent] Лайна пытается совладать со своим лицом, чтобы озвучить как можно более честное «да, матушка, ты же сама мне советовала» — Элайна послушная дочь, порой даже слишком. Рукой же, заведенной за спину, подает безмолвные сигналы, сжимая и разжимая ладонь, — «святая Кель, Леон, не молчи и помогай!»

Ей было легко и просто вспомнить черты его лица, утренние привычки, потрёпанные обложки любимых стихотворных сборников, в каких выражениях он читал каждый. Сабина никогда ничего не забывала — моменты жизни ясно и чётко отпечатывались в её памяти в мельчайших деталях. Это помогало в учёбе — на грозные увесистые талмуды она тратила часы вместо дней, в отличие от прочих юных чародеев, но, как дело доходило до бывших любовников, талант оборачивался против хозяйки. Сабина часто слышала поговорки о том, что время лечит и стирает образы, успевшие стать родными. Спустя год ты забываешь их голоса, цвет глаз, походку, а через пять лет они маячат размытым фантомом, съеденным небом мороком. В таком изъяне ума была своя особая прелесть, недоступная ей. Сабина могла без заминки перечислить в точной последовательности блюда, что Роланд заказывал на обед в портовом кабаке Дамани, или как Зейн, бахвалясь и игриво покачивая шамширом, подначивал эйсгартского друга на дуэль. Но забыть не могла. Пески времени оказались к ней беспощадны.

На лбу у Роланда появилось больше морщин. Тогда, давно, Сабина познакомилась с жаждущим подвигов молодым рыцарем, а теперь на неё избегал смотреть страж — внимательный и напряжённый, готовый встретить опасность за кустом дёрена у поворота. Он не стал здороваться, и Сабина сочла это допустимым. Ничто не обязывало его отнестись к ней с теплом — или же с добрым расположением.

И всё-таки жизнь столкнула их вновь у нетанунского леса.

— О чём говорит господин Монтанье? — требовательным тоном обратилась Сабина к господину Жальдошу. Палантин, скупо расшитый простым морским узором, покоился на плечах. — Вы солгали?

Господин Жальдош выгнул правую бровь, затем — левую, а после насупился. Слова чародейки его задели.

— Что за вздор, госпожа! Какая цветастая чушь, вопиющие обвинения. Вы оба были приглашены нашей гостеприимной Деревней, — и он демонстративно развёл руками, описывая круг, — помочь нам справиться с горестными злосчастиями. А именно — лесной скотиной и бляд... гнусными ворами. О, Рональд, вы даже не подозреваете, с чем мы столкнулись! Помяните слова старого стеклодела — без чародеев здесь не обойтись. А мы, несчастные жертвы, вдвойне тратимся... Последние гроши отдаём за спокойный сон...

Господин Жальдош выудил из-за пазухи мятый платок и промокнул блестящий от пота лоб. Сабина переминалась с ноги на ногу. Всё это решительно ей не нравилось. Она приехала сюда по приглашению старых друзей отца, корабелов Бекешей, обеспечить безопасность вальдгласу и хрусталю за приличную плату. В походной сумке покоились ждущие своего часа чертежи для ловушек, которые ей уже не терпелось опробовать. Речи о капкане для тёмных душ в письме не было. Господин Жальдош словно прочёл её мысли.

— И я вам писал, — беззлобно, но весьма настойчиво нажал он, — что вас будет ожидать один нюанс, сущий пустяк — проблемка, с которой без вас нам ну никак не справиться.

Сабина могла процитировать ту приписку по памяти. Господин Жальдош не врал. В ней он действительно в пространных и затейливых фразах упоминал некое препятствие, которое, быть может, пробудит интерес в госпоже. Что-то в его голосе настораживало — в таких тонах к Сабине обращался наставник, когда задавал особенно хитроумную загадку.

— Ну же, — господин Жальдош хлопнул в ладоши. — Наш почётный гость прав! Хватит попусту оставлять муравьиные следы. Вам надо поговорить с Вилмошем... он видел всего поболе. Его мать, должно быть, поставила кофейник. Игбоорский кофе с бычьей кровью! Есть ли лакомство лучше для бесед? Но, — господин Жальдош перешёл на шёпот, — не будьте строги с Вилмошем. Малёк чего только не натерпелся. Такая тяжесть на сердце. В путь!

Справиться его с напором возможным не представлялось. К стоявшему у колодца дома господин Жальдош зашагал бодро, насвистывая известную маруанскую народную песенку — что-то о моряках, русалках, пучине и несчастной любви. Хабаш страшно любил бормотать этот незатейливый мотив под нос. Плащ волочился по мокрой от росы траве, везде попадались коряги и недозрелые жёлуди. Неприлично было вот так вот идти и молчать, поэтому Сабина спешно вспомнила все материнские советы о ведении светских бесед.

— Ты постарел, — обратилась она к Роланду.

Впрочем, они все старели.

[indent] Агра была такой же, какой он помнил ее с детства. Агра больше не была такой же, какой он помнил ее. Гильерме не понимал, где проходит эта грань между воспоминаниями, ожиданиями и явью. Солнце все так же ярко слепит в глаза и оставляет жаркие поцелуи на щеках, громкий и пестрый южный базар живет своей жизнью, вести с северных земель долетают до сюда с ветром только слухами, словами и перешепотом.
[indent]  Как и другие, златоокий слышит вести о войне Нордхейма и Эйсгарта, лишь украдкой бросает взгляд на Гретхен — ему безразлично, ее же реакция должна быть иной. Едва ли у него есть право удерживать чародейку рядом с собой, но если бы она решила вернуться с первым же кораблем, то почувствовал бы себя одиноко. Возвращение домой спустя столько десятилетий было важным для Гиля, ему хотелось делиться этим хотя бы с кем-то. Его глаз горел, внутри трепетало, как у предвкушающего любимую сладость ребенка, хотелось показать Гретхен все, что когда-то было частью его детства.
[indent]  В один из вечеров он позволил себе сесть за игральный стол, и боги были благосклонны — тяжелые монеты упали в поясной мешок, но тяготили его не так долго. Желая предстать перед своими соотечественниками в выгодном свете, де Борха ведется на ткань цвета шафрана и покупает новый костюм на агрский манер. Кошель снова пуст, но мужчина путает растопыренную пятерню в кудрявых волосах и беспечно пожимает плечами. Что легко приходит, точно так же и уходит. Банкирский сын разучился держаться за вещи, ведь смерти все равно какое у тебя имущество за плечами. Если есть возможность — бери, трать, приобретай, живи!
[indent]  Но людской шепот упоминает не только войну двух новоиспеченных королей. Даже перебирая и вертя в руках безделушки на базаре, острый охотничий слух ловит упоминание о напастях самой Агры. Чуть наклоненная в сторону голова, сверкнувшая жемчужная серьга, задевшая высокий воротник, вздох ветра, донесший четкий голос — и Гильерме узнает, что в его родных землях активны собумы. Не самая приятная тварь, с которыми приходится работать сильдам. Хотя… есть ли в их работе что-то приятное?
[indent]  Очарование шумного Ин-Аменаса отходит на второй план. Де Борха больше не торгуется за пару яблок с торговкой, а будто бы невзначай расспрашивает в таверне о происшествиях, соизмеряет услышанное, задумчиво касается пальцами навершия камы, закрепленной за поясом. Гиль хочет посоветоваться с Гретхен, стоит ли впутываться в новую авантюру. Как сильду — само собой. Но ему ранее лично не доводилось иметь дело с собумами, лишь в книгах и рассказах наставницы. Ошибки и самонадеянность могут дорого стоить. Опять же боги решают за него — в срочном порядке собирается Совет, куда помимо всего прочего зовут и златооких, до кого рука дотянулась. Рука же Гильерме тянется до Гретхен, которую он берет с собой.
[indent]  Переступая через порог зала, весь осторожен и напряжен, как натянутая струна домры. Держится в стороне от остальных, чувствуя себя не очень уютно в обществе высоких чинов. Темным взглядом оглядывается вокруг, чуть склоняет голову в молчаливом приветственном жесте, когда встречается глазами с Гретой, кивает Аалии, щурится на джалесарского советника, не понимая и не принимая его позицию. Есть большое желание вмешаться и на равных вступить в спор, но приходится сдерживаться — не такой уж и плохой из него охотник на монстров, да не той величины и опыта.
[indent]  Легкая рябь первой прошла по воде в стакане, который стоял перед сильдом. Его пальцы, перестукивающие веером по столу, замерли в воздухе, а взгляд застыл. Дрожь нарастала и уже передавалась всему. Гильерме вскочил со своего места, не глядя рукой оттеснив Гретхен к стене, а сам выглянул в окно. Город готовился к празднику, но едва ли происходящее было частью торжества.
[indent]  Он оборачивается к собравшимся, слыша громкие звуки и понимая, что самые важные события происходят в зале, в котором так много народу. Он не спускает глаз с ближайшей к нему твари, рука сама тянется к кинжалу, достает его и держит иглистым лезвием вниз, готовая в любой момент для размаха и удара.
[indent]  — Гретхен? — ему некогда искать ее взглядом, но нужно удостовериться, что она рядом.

♬ scars in the evening sky /// ♬ they’re still fighting

Карту расстелили по всей длине стола. Реками бурлили чернила — жёлтые, синие, фиолетовые, зелёные, красные. Вырастали в мосты, башни, жилые кварталы, покинутые деревни, разорённые города, разбомблённые бункеры. На юго-западе, в двух клетках от Остстеллингверфа, мерцали оранжевые искорки, вились спиралями и манили. Для генералов, склонившихся над живой картой, такие искры были меньше комара, их смахивали с манжет как надоедливых букашек. Масштабом карты выбрали один к десяти тысячам. Каждая такая искра убивала сто людей, сто гражданских. Минимум. Как правило.

Генерал-майор пожал руку бригадиру Линнесу. В темноте палатки Финеасу приходилось щуриться, чтобы разглядеть погоны. Он помнил Линнеса ещё со времён своей стажировки в Ингольштадте. Война принесла Линнесу столько отличительных знаков, что болели глаза.

По лагерю ходили слухи о приезде фельдмаршала. Дескать, его благородие лично собиралось проверить приготовления и лично пожать руку Финеасу. Интересно, придётся потом её отсекать секирой? Устроят боевики ей похороны или выставят на всеобщее обозрение, будут целовать перед битвой, как амулет, священный артефакт невиданной силы?

Финеас потёр метку на плече и поморщился. После последней попытки пересечь черту лагеря она болела уже реже, но ожог остался. Письма ему всё так же отправлять не давали, телеграммы отслеживали. Лоснящийся восторгом Линнес направился к нему, поросячье лицо было заляпано воодушевлением.

Над безмятежной картой плавно скользили дирижабли. Двадцать четвёртый батальон застыл у кранов Чёрной реки, готовился к заполнению. Линнес продолжал восторженно вещать об успехах и достижениях, Финеас сухо кивал и пропускал мимо ушей. Ему было достаточно на грязь смотреть и быть её частью, не хватало ещё и слушать.

Раньше ему нравилось просыпаться с дроздами, но в здешних краях птицы давно перестали петь. На самом деле, птицы больше вообще не пели.

— Вы подозревали, во что выльется ваше изобретение, лейтенант?

Финеас молчал, делая вид, что заинтересован картой. Это было правдой, почти — сорок пятый батальон запутался в мачтах и такелажах Затонувшего квартала. Было бы забавно наблюдать за ними там, с гиперболоидной башни — как неторопливые дирижабли заваливались на бок и сбивались с курса корма-корма-правый борт. Запутывались в якорных цепях и скрежетали.

Финеас бывал в Затонувшем квартале. Там он познакомился с «Бисмарком» — самым большим кораблём в квартале, самым большим, который ему доводилось видеть. Финеасу нравилось заниматься чертежами напротив чего-то такого величественного и вечного. Потерянного, но неприступного.

Это было очень давно.

— Нет, бригадир Линнес. Я редко думал о великом будущем своих изобретений.

Нет, не подозревал. Не думал. Был глупым наивным мальчишкой и мечтал — о прогрессе, возможностях. О спасённых жизнях.

О равенстве.

Проекции дирижаблей двадцать четвёртого батальона двинулись с места заправки, мимо уродливого масляного пятна — Кракенова озера.

Линнес улыбнулся ему почти сочувственно, так, как улыбались палачи висельникам за минуту до казни. Вальяжно похлопал по плечу. На левой стороне его мундира красовался герб: лев, единорог, кентавр, щит и корона, проткнутая розами, клевером и чертополохом. Линнес был среди старших офицеров, выступавших за изменение герба. Повторял, что земли Империи теперь слишком обширны, и нужно подчеркнуть масштаб чем-то другим. Упразднить местечковые гербы графств и пронумеровать их. Переделать карты, а старые архивы уничтожить, оставив парочку экземпляров для музеев.

Варварский модернизм.

— Вам уже пора обедать, Финеас, — Линнес не стал убирать руку с плеча, — я провожу вас в столовую.

Финеас не сразу понял, что это ловко поставленный капкан, манёвр. Он уже отвык считать своё положение ловушкой, это не было корректным. Ловушка оставалась ловушкой, пока ты о ней не знал, а если узнавал — значит, перед тобой ставили задачу, требующую решения. Когда-то Финеас фатально просчитался в расчётах, и теперь целыми днями их исправлял. Не был готов браться за новые проекты.

По ночам не оставалось времени — ему снились ожившие трупы гражданских. В его голове, они вгрызались друг другу в глотки, искали живую плоть, но не находили — всё вокруг было мёртвым.

Офицеры столпились у карты, и кто-то ликующе воскликнул. Финеас дёрнулся, но железная хватка бригадира не позволила ему вырваться.

— Что там происходит? — спросил он, чувствуя, как его голос осип. — Что?!

В палатке командования было слишком темно. Керосиновые лампы не давали разглядеть, что творилось на карте.

— Пусти его, Шеймус, — засмеялся полковник Уэбб, — мальчишка должен стать свидетелем своего триумфа!

Ноги превратились в хлопок и слушаться отказывались. Финеас кое-как добрался до стола и вцепился пальцами в спинку лакированного стула. Двадцать четвёртый батальон остановился над Западной Европой. Финеас узнал русло Эльбы и побледнел. Это было почти смешно, если не иронично — бледность его лицу была чужда.

— Дезертиры обосновались в заброшенном здании вокзала, — пояснил полковник, — обложили его защитными чарами, тройным куполом. Глупцы. Нет такой защиты, что справилась бы с твоим оружием, Финеас. Через десять секунд... для них всё закончится. Пять... три... две...

Нет.

Над гладкой поверхностью бумажной земли ярко вспыхнул оранжевый фейерверк искр.

Дома пахло теплом и нежностью, что сквозила из каждого угла. Причиной ли тому было, что двое из троих жителей являлись женщинами?
Одна — та, что родила Криспина, ныне не покладала рук, стремясь обеспечить хозяйство сытным обедом и ужином, а вторая — также стремившаяся быть полезной, могла просто быть собой, и этого было бы достаточно.
Элизии было достаточно просто существовать рядом, чтобы освещать собой пространство. Своей улыбкой, своим заразительным смехом и нескончаемой добротой и нежностью.
Они с братом виделись довольно мало — в те моменты, как Криспин отправлялся на службу, Элизия уже могла проводить время у травницы, и наоборот. Иногда драгоценные минуты совместного времени являлись на вес золота, но ведь и сестрёнка тоже жила своей жизнью.
Чего только она уже не умела — знали только боги. Криспин же ничуть не сомневался, что Элизия могла научиться чему угодно, что зажгло бы в ней неподдельный интерес. Ей хватило бы только его, чтобы заняться любым делом со всем старанием и рвением. А здесь был именно он.
Впрочем, точно так же, как и Криспин, положивший своё время на работу в Совете, что казалось для него столь естественным, почти как дышать. В этом виделась ему вся суть, вся его жизненная необходимость и его призвание. До сих пор ему не довелось стать семьянином, который приносил бы средства на пропитание своей любимой и детям.
Не было у него этой семьи, если не брать в расчёт мать и сестру. Только служба. Только она.
Но его всегда радовало, что Элизия тоже нашла своё дело, погружаясь в работу травницы с головой и находя там своё собственное вдохновение.
Элизия, как и брат, нашла дело жизни. Нашла себя.
И так же, как он, не нашла никого кроме.
Но время шло, менялась и обстановка вокруг Эйсгарта и в его пределах, как течёт и меняется всё в этом мире. Минуло время, и Элизия выросла в прекрасную девушку, готовую к замужеству, семьи и детям, а это ли было не главным для каждой женщины, по мнению большинства? Если Криспин мог сослаться на загруженность работой и необходимость достигать новых высот, Элизия так сделать не могла — матушка всё чаще и чаще наседала с советами. Замуж пора. Время обзаводиться и своим гнездом и не прогадать. Ударить же в грязь лицом для Бруксов было делом нежелательным и почти страшным. Мужчина должен был удовлетворить многим параметрам, а за благословением следовало прийти… к Криспину.
Но тот самый пока так и не приходил, и порог дома Бруксов не видел ничьей лишней пары обуви. Криспин думал: всё было не так и плохо. Ещё не нашёлся подходящий юноша, а тем было лучше — Элизия не заслуживала оказаться в обществе глупца или изменщика, так же как и в компании бедного романтика или богатого грубияна.
Ей нужен был кто-то крайне заботливый и в то же время сильный. Надёжный и верный. И тот, кто полюбит её так, как только можно полюбить кого-то, кроме себя.
И Элизия точно бы поделилась, если кто-то подобный оказался на её пути — в этом Криспин был уверен.
Правда ведь?
Криспин с самого утра был загружен мыслями-мыслями-мыслями. Торговля с одним из городов шла плохо, и ему следовало бы как следует с этим разобраться, чтобы наладить это «провисание». В чём могла быть причина? Неужели те товары, что шли из Эйсгарта, превысили уровень спроса?
Неизвестно. Хорошо было бы покопаться и отследить определённые положения импорта и экспорта. И всё это происходило в законный выходной, когда нормальным людям почти предписано было отдыхать и посвятить себя домашним делам, нежели делам рабочим. Но только не Криспину.
Он корпел над бумагами и потирал виски. Пил воду, вместо того, чтобы снижать напряжение чем-то крепким. Глубоко вздохнув, он встал из-за стола и вышел из домашнего кабинета, направляясь дальше по коридору. Матери не было слышно, как и Элизии. Неужели она снова была у травницы?
Но стоило только подумать о ней и представить перед глазами её образ, как Криспин обнаружил её стоявшей возле окна.
Если бы только всегда так можно было — подумать и увидеть её.
— Элизия, — негромко произнёс он. Криспин слегка улыбнулся — радостно было встретить её дома, ведь это могло означать лишь то, что они смогут спокойно поговорить.
(ему столько надо было ей рассказать… хотя бы когда-то)
Но на секунду Брукс напрягся и совсем для него непривычно доверился шестому чувству — что-то было не так. Боясь спугнуть Элизию, как дикую птицу, Криспин подступил поближе и коснулся сбоку её плеча.
— Сестра, ты в порядке?

[indent] Освальд появился на свет безмолвным, синюшным и с тугой петлей пуповины вокруг шеи. Мать-чародейка не слушала вороний грай повивальных бабок — мёртвый, мёртвый, оставь, оставь, — и ворожила на родильной крови, отдавая вымоленному и выстраданному сыну часть собственной жизни. Мать-чародейка вырывала из рук Моры сына и остров Стужи обрел столь долгожданного наследника.

[indent] Освальду столько раз на роду было предначертано умереть, — при рождении, провалившись в прорубь в детстве, на охоте от когтей белого медведя, в бушующем море, от голода или хвори на корабле, который вмерз во льды на диком севере за пределами карт, — что боги сами запутались, как быть с ним дальше и пустили его жизнь на самотек. Наверное, именно поэтому его нить-судьба свилась особенно крепко-крепко, что корабельный канат и легла хорошо да верно.

[indent]Прежде чем стать полноправным хозяином острова Стужи — Освальд учился колдовству на Лианфире, где сдружился с младшим из сыновей семьи Лундквист, уходил в моря вместе с китобоями, приручал ветра и свинцовые волны как диких зверей, не боялся ни тьмы, ни зимы, ибо был их частью с самого рождения.

[indent]Освальд — человек чести и слова, овеянный сумраком и необъяснимой тоской, словно рыцарь из баллад. Освальд — непоколебимый и спокойный, как древний родоплеменный тотем, защищающий родной остров и живущих на нем людей. Освальд — дубленая да просоленная от ветров кожа, горячие крепкие руки, способные укрыть от пурги и сберечь в беспросветную полярную ночь, мягкая улыбка и бархатный смех, от которого мурашки бегут по коже, застарелые шрамы и ранние морщины, что отпечатались целой картой жизни на лице.

три дня дождя feat. polnalyubvi ♦ температура

где твоё сердце?
ты сделала всё, чтоб его растоптать
————— д а й  м н е  с о г р е т ь с я —————
[indent] «Ты хороший человек»
[indent] В её словах слышится — «даже слишком хороший», а ему мерещится — «недостаточно хороший для тебя». Она улыбается ласково и печально. Он морщится как от боли, будто не целуют его вовсе, почти целомудренно в уголок губ, а по самую рукоять вонзают нож и неторопливо проворачивают. Нож, который он же сам и подарил ей к свадьбе. Добротная ольборгская сталь, резная рукоять из китовой кости. Тонкое плетение красоты и смертоносности. Он всегда знал, чем её можно порадовать.
[indent] Освальд и Эльза знакомы давно. Он помнит её голенастой и нескладной, похожей на оленёнка, а она помнит его без шрамов, трости и седины в бороде. Когда-то она увлекала его за собой танцевать и поджигала табак в его трубке искрами-нитями магии, а он отогревал её ледяные пальцы в своих ладонях и кутал в пуховый платок. Когда-то он стал её самой первой любовью.
[indent] «Я хочу выйти замуж за Освальда!»
[indent] Твердо произнесла десятилетняя Эльза и Освальд, на целую жизнь старше неё, улыбнулся и пообещал, что так все и будет, если она не передумает, когда вырастет. Выбор — это то, что он всегда был готов ей дать.
[indent] «Давай поженимся? Я выросла и не передумала!»
[indent] Эльза пришла к нему первой. Эльза пришла к нему сама и почему-то верила, что её не оттолкнут и не прогонят.
[indent] Освальд согласился на сделку, словно всегда ждал от Эльзы подобной причуды и был не против взглянуть к чему все это приведет. В сказках шалые духи вересковых пустошей и снежных равнин нередко заключали сделки с человеческими девами. От скуки, из любопытства, из желания напиться горячим теплом смертного тела. Освальд прощался с Эльзой со словами: «возвратись ко мне по весне».

ДОПОЛНИТЕЛЬНО:
~ внешность-имя менять не желательно [имя мелькало в постах, а над пичманом я очень тяжело дышу];
~ освальд ходит с тростью [я предполагаю, что он получил ранение на последней войне или сильную травму в море, когда был с экспедицией, которая на долгий срок потерялась во льдах, а корабельного целителя съели, поэтому сломанная-раздробленная кость срослась как попало если вы увидели здесь отсылку на «террор», то вам не показалось];
~ освальд единственный сын баронской четы ньалда [отца в живых давно нет, матушка здравствует], однако у него может быть младшая сестра/кузина и на неё была возложена ответственность за остров, пока сам освальд был на войне, с которой мог и не вернуться;
~ эльза и освальд обручены // отец эльзы собирался выдать её замуж, а она пошла и сама сделала предложение мужчине, к которому была неравнодушна всю сознательную жизнь [otp: she fell first, but he fell harder] // эльза и освальд заключили сделку-уговор: она отправится за артефактом [возможно, ему он также нужен и с помощью его наводок_информаторов был выбран нужный курс], а потом вернется и они поженятся // вся семья эльзы уверена, что она просто сбежала из-под венца, освальд же с большим интересом наблюдал за той суматохой, которую устроила его невеста [видимо, ему нравятся бесноватые дикие женщины] + хеннинг лундквист пообещал за младшую дочь щедрое приданое да приплатить сверху, поэтому сделка выходит весьма выгодной;
~ приходите за северной ворожбой, охотой за артефактами, северным сиянием и поездками на санях, запряженных оленями;
~ я неторопливый игрок, но стабильный и идейный [могу и в драму, и в приключения] // пишу от 3к и до бесконечности // люблю обмениваться песнями-эдитами-картиночками-с-пинтереста, обсуждать в личке персонажные штуки и идеи, для меня это действительно важно // не требую общения 24/7, но видеть ответный интерес было бы славно;
~ заходите на огонёк, приносите любой любимый пост, чтобы понимать, что сыграемся и оставайтесь с нами насовсем ♥

ПРОБНЫЙ ПОСТ:

where there is a flame someone's bound to get burned
but just because it burns  d o e s n ' t  m e a n  y o u ' r e  g o n n a  d i e
you've gotta get up and try try try

[indent] В правый сапог засыпался песок и мелкие камешки. Левый же до крови стёр пятку и той же участью грозил мизинцу. Джеральдина боролась с нестерпимым желанием снять обувь и пойти босиком по нагретой за день дороге. И плевать что подумает её проводник или местные жители! Многие, к слову, без стеснения ходили босоногими. Правда большинство из них было чумазыми детьми, другая простыми рабочими и все — магглами. Достопочтенную госпожу Олливандер, да будет спокойна её душа в яблоневых садах Авалона, всенепременно хватил бы удар, если бы она увидела дочь, разгуливающей на чужбине в неподобающем виде. Хотя ведь уже не шестнадцатый век и спокойно можно обнажать лодыжки… И все же Джеральдина стоически терпела, украдкой мечтая побыстрее пройти через все кругу бюрократического ада, зафиксировав факт своего прибытия, всюду отметившись, расставив галочки. И с чувством выполненного долга проследовать в отведенную ей квартиру [или скорее комнату], где можно было бы в тишине обработать мозоли, смыть с себя пыль вперемешку с потом, переодеться во что-то чистое [и главное по погоде! платье, при всем его удобстве и красоте, успело неприятно прилипнуть к спине змеиной кожей] и наконец-то нормально поспать.

[indent] Джеральдина никогда не считала себя изнеженной кисейной барышней, которая страдает из-за малейших неурядиц и дорожных неудобств, но путешествие до Кейптауна измотало её основательно. На половине пути даже хотелось повернуть домой, пометив эту идею как ошибочную и нежизнеспособную, поставив на ней внушительный крест и решительно о ней позабыв. Да вот только дедушка Джервейс выложил круглую сумму и в довесок прилично дал на карманные расходы, а бабушка Джоконда хорошенько встряхнула паучью сеть своих связей, дабы все успешно сложилось и внучку в каждом порту, на каждой переправе и на каждом перевалочном пункте встречал нужный [проверенный] человек. Путешествие обошлось слишком дорого, чтобы из-за детских капризов, страшной духоты и изматывающего пути — отказаться от него и всё бросить.

[indent] В Кейптауне сочеталась тропическая красота любимой Бразилии и игрушечная опрятность-ухоженность Португалии. Кейптаун с первых минут приятно удивил юную мисс Олливандер, которая несмотря на дерзость юности и вольный дух — унаследовала от предков изрядную долю снобизма и надменности. Она ждала горы мусора на улицах и убогие домишки, при взгляде на которые единственным желанием было заболеть и умереть от какой-нибудь ужасной заразы лишь бы не жить здесь и не работать в ближайшие месяцы. Кейптаун встретил шумом океана, курчавыми виноградниками и жарким солнцем, от которого бледная кожа моментально начала опасно багроветь, будто кожура поспевающего помидора. Многочисленные флаконы «NorskSkjønnhet» таки дождались своего часа! Не зря Джеральдина отвоевала для них место в чемодане и везла всю дорогу. Возможно, крема и зелья станут единственной преградой между Олливандер и участью сгореть на солнце в первые дни до состояния вареного красного рака. Сама они никогда не видела раков. Ни вареных, ни живых. И тем более не знала о тонкостях их расцветок. Но зато ей много о них рассказывала подруга по переписке с зубодробительным славянским именем, а подруге, как водится, она верила.

[indent] Джеральдина, то и дело замедляя шаг, беспокойно вертит стопой, пытаясь поудобнее устроить её в сапоге, убрав давление с больной пятки и устало буркает:

[indent] — Далеко еще?

[indent] Проводник — низенький старичок, от земли не видать, одна лысина блестит, точно маслом обмазанная, — добросовестно весь день водил её от инстанции к инстанции, рассказывал импровизированный экскурс с вкраплением исторической справки и не выказывал ни малейших признаков утомления. Из-за этого Джеральдине сделалось совсем неловко жаловаться на дорогу или на жару. Не за снисхождением она сюда приехала и не за поблажками. Не хватало только чтоб в первые же дни вместо колдуньи с потенциалом и большим запалом в ней увидели всего навсего молоденькую девицу, которую легко выбить из колеи малейшими трудностями и она ничего не стоит без протекции влиятельной семьи. Нет и еще раз нет! Она приехала сюда работать и точка. Препятствия никогда не останавливали её — скорее раззадоривали и подстегивали через преодоление двигаться вперед.

[indent] Джеральдина входит в мастерские-метельные следом за проводником, обмахиваясь брошюрой Nimbus, схваченной в последней конторе. В мыслях она уже представляет как поздно вечером залезет в кадку с водой. Или в океан. Голышом. Просто потому что она слишком вымоталась и маленькое безумство удержит её на плаву. Ради этого стоит пережить финальную встречу с…

[indent] — Для меня большая честь познакомиться с вами, господин Тобайас. Спасибо за ваше приглашение. Надеюсь, на плодотворное сотрудничество.

[indent] Они обмениваются кивками, быстрым рукопожатием и крайне натужными улыбками. Правда выходят они такими совершенно по-разным причинам. У Джеральдины из-за истраченного до предела лимита вежливости и напротив зашкаливающей за все рамки усталости, у директора — из-за тревожной сирены, которая визгливо зазвучала в его голове и не намеревалась смолкать. Визит Олливандер не был нежданным сюрпризом. Его ждали как летнюю грозу или обещанный ливень, но особенно приятным он от этого не становился. 

[indent] Джеральдина старается держаться спокойно и даже немного отрешенно, словно вся суета не стоит и ногтя на её мизинце. Не часто тут бывают гости, м? Особенно чужаки с другого континента? Иначе как ещё объяснить всеобщее внимание, которое резко и безраздельно оказывается приковано к скромной персоне Джеральдины, которая скучающе поправляет манжеты платья, стряхивает пылинки и дожидается, когда господин Тобайас отведет её к их главным мастерам по древесине. Надо хотя бы увидеть в лицо человека, с которым предстоит бок-о-бок работать. Увидеть, запомнить и на обозримые месяцы стать для него надоедливым репейником, что пристал к одежде и не отодрать.

[indent] — Олливандер. Джеральдина Олливандер. — колдунья, не дожидаясь приветственных реверансов и игнорируя боль в ногах, решительно движется вперед, перешагивая через древесную стружку, кофейные да чайные пятна и скомканную бумагу. — Будем знакомы. — она протягивает руку уверенно и твердо, точно вся усталость свалилась с её плеч в считанный миг. — Я прибыла для работы, исследований уникальных пород древесины и обмена опытом. Полагаю, господин Гринтри, меня распределили к вам. — её прищур на кошачий похож, она внимательно вглядывается в лицо мужчины и пытается предугадать как он воспримет её. Как обузу, от которой необходимо побыстрее отделаться или просто как нового коллегу? Какой ей быть в ответ? Напористой или дипломатичной? — Мне хотелось бы переговорить с вами лично. Быть может позже, если вы сейчас заняты.

mumford & sons ♦ ditmas
and so i cry as i hold you for the last time in this life
this life i tried so hard to give to  y o u
what would you have me do?
[indent] Война отпускала неохотно, точно имела на Логэйна какие-то права.

[indent] Война разбухала в его ранах, разъедала их края и сочилась сукровицей. В спешке наложенные стежки расходились, а плоть воспалялась. Ещё немного и она загноится, потемнеет до страшной трупной синевы. Ещё немного и его будет не спасти. Как глупо. Пройти через всю войну и умереть не на поле боя с мечом в руках, как подобало воину, а дома и совсем чуть-чуть не дотянув до заветного мира.

[indent] Тело Логэйна отвергало жизнь. Целебные припарки не помогали. Травяные настои ненадолго унимали боль, а после вместе с желчью изливались наружу. Жар сменялся ознобом. Логэйн по-мальчишечьи хорохорился, но лучше ему не становилось и это очевидно было всем. В один из дней он рухнул в коридоре подрубленным деревом и очнулся уже в полумраке покоев — раздетый, обмытый, точно перед похоронами и со стерегущей его Изольдой рядом. Айлинн позвала её. Логэйн не сомневался, что именно дочь обратилась за помощью к Изольде. Никто другой не решился бы. Возможно, они поддерживали переписку все это время или драконица была где-то поблизости.

[indent] — Зачем ты приехала? — Чем хуже Логэйну было, тем суше, бесцветнее и тише звучал его голос. Только вот Изольде всегда удавалось разворошить угли и распалить в нём огонь. — Тебя здесь быть не должно.

[indent] Логэйн хотел оставаться спокойным, но обида покинутого любовника звучала громче голоса рассудка и требовала высвобождения. Выплеснуться наружу раздражением, едкими замечаниями, потоком обвинений, криком… Больше года прошло, а внутри гремучая брага чувств продолжала бурлить и причинять боль, лишая его покоя. Логэйн сжал переносицу жестом внезапного отчаяния и прикрыл глаза на мгновение. Не будь он измотан войной и ранением — смог бы переступить через себя, проявить к Изольде привычную теплоту, внимание и подобающий такт. Обрадоваться ей, в конце-то концов! Он ведь был уверен, что они расстаются навсегда и даже не надеялся увидеть её еще хоть раз. Но усталость оставляла свой отпечаток и заставляла прикладывать неимоверные усилия просто чтобы выполнить самые обыденные вещи — удержаться, не огрызнуться, запрятать всё под полог, создать хотя бы видимость контроля над происходящим.

[indent] — Скажи Уне, чтобы она подготовила для тебя покои. — Слова вырвались легко, сами собой, словно Логэйн с Изольдой все ещё женаты, и он просит её о чём-то привычном, домашнем: распорядиться об ужине, съездить с Айлинн в город к портной, свежим взглядом перепроверить счётную книгу, над которой он корпел весь день, помочь ему завязать шейный платок. — Смеркается. И на дорогах нынче неспокойно. Незачем тебе по темноте одной бродить.

[indent] Логэйн знал, что Изольда не беспомощна и беда всякому, кто встанет у неё на пути. Забота о ней — призрачный отголосок былого. Они не были чужими людьми друг другу. Её благополучие по-прежнему волновало его. Возможно, только это и удерживало Логэйна в узде. Так бы уже схватился за меч и забыв обо всех делах да клятвах, бросился по следу брачника Изольды, чтобы в порыве слепой ревности изрубить его на куски. Растерзать, уничтожить, в болоте сгноить, не оставить от него и мизинца…

[indent] Логэйн всегда знал — их любовь обречена. В молодости он боялся, что Изольда просто уйдёт едва ей всё наскучит. Чужбина, чужой дом, чужая семья, чужой ребёнок… А спустя годы Логэйн начал втайне ждать, когда на порог явится тот-кто-отнимет-еë. Придёт и разрушит до основания их жизнь. Просто, потому что боги так распорядились и простой смертный не в силах противостоять этой воле. Мне не стать твоим брачником, но я люблю тебя здесь и сейчас. Я хочу быть с тобой. Всё остальное не имеет значения.

[indent] Логэйн не желал гадать сколько времени было отмерено их взятому взаймы счастью. Но страх проворачивался внутри острием ножа. И в страхе этом крылся секрет вечной любви.

[indent] Без ужаса, который возникал при одной мысли о жизни без любимого человека, не было необходимости любить его.

[indent] Логэйн любил Изольду так, что и не снилось ни одному менестрелю. Исступленно и со всем самоотречением, на которое был способен. Страх её потерять терновыми лозами оплетал его сердце и год от года сдавливал лишь сильнее. Сколько нам отведено? Месяц? Полгода? Или десятилетие? А может два? Он подспудно ждал день, когда она уйдёт — по собственной прихоти или влекомая вероломной судьбой, что повязала с другим драконом или человеком. Он ждал роковой день и сам же словно накликал беду. Глупец!

[indent] Логэйн мечтал о несбыточном. Стареть вместе с Изольдой, любить её, ссориться и мириться с ней, засыпать и просыпаться с ней в одной постели, ходить рука об руку на званые вечера, ярмарки и театральные постановки, праздновать годовщины свадьбы, замужество Айлинн и рождение первого внука... Он мечтал обо всём, что было у других пар, но никогда по-настоящему не было — ты считала нас семьёй? хоть когда-то? или играла в семью? — и уже не будет у них. Он не возьмёт на руки их общего, долгожданного ребёнка. Они не проведут вместе всю жизнь. Он обернётся коротким полуденным сном и вскоре сотрется из её памяти без следа, точно и не существовал никогда. Она будет молодой и полной сил, когда его кости истлеют в прах.

[indent] Тело Логэйна уже начало меняться. Дряхлеть, пускай и оставаясь крепким на вид. Но старые раны и колени, ноющие на погоду, не обмануть. Сколько у Логэйна в запасе ещё было времени? Лет десять? Если, конечно, перемирие не окажется обманкой и война не разгорится вновь, а он не погибнет на ней. Было бы славно. Логэйн гонит эту неуместную, малодушную мысль прочь. Он не имел права умирать, пока Айлинн не была устроена в мире. Его обязанность как отца и как мужчины — позаботиться о ней, о её благополучии и наследстве, об удачном браке и обеспеченном будущем.

[indent] Логэйн завозился в гнезде из одеял, покрывал и подушек. Затылок заломило от резких движений. Ударился, когда упал? Поморщился и кое-как сел. Заозирался в поисках рубахи. Поздно стыдиться наготы перед женщиной, которая за пятнадцать лет брака успела повидать его всяким и рассмотреть со всех сторон. И все же вести беседы было привычнее одетым.

[indent] — Долго я спал?

[indent] Логэйн, избегавший всё это время взгляда Изольды, повернул голову и наконец-то посмотрел ей прямо в глаза. Находиться с ней наедине в покоях, которые когда-то были их общими, странно. Логэйн велел унести — распродать, раздать, сжечь, — все, что Изольда не пожелала забрать с собой в новую, несомненно более счастливую и полную жизнь. Без гобеленов, ковров, позолоченных чаш с фруктами, зеркала, лютни — замолкла навеки, пылится на чердаке с оборванными струнами, свитыми в спираль, что виноградный ус, —  и нескольких дюжин бесполезных, но очаровательных безделиц эти покои напоминали разоренное птичье гнездо. Место, где не живут — ночуют.