Эсфирь симпатизировали люди, которые воспринимают мир через какие-то тонкие духовные материи. Они открыты ему. Они доверяют. Они строят отношения с ним. Они живут в нем, а не просто существуют. И мир, Бог, отвечает им, радостно приглашая в эти отношения и творя в их жизнях неимоверные чудеса.
Нужно просто уметь слушать, минимизировав информационный шум. И тогда мир действительно будет заботиться. Питер с Рондой с детства прививали это в сердца сестер. Нежно, медленно, капля за каплей знакомя с целой вселенной, которая намного больше плохих оценок в школе, неудачной влюбленности или капризных соседей. Ну и лучше дружить с тем, кто точно знает, какой путь тебе уготован. А, может, готовит что-то и получше.
Кофе обволакивает мягкой горечью с примесью карамели. Чёрный, без молока и сахара, проникает под кожу и растворяется в сердце. Доминик говорит о мире так, словно это его единственный и самый близкий друг. Для таких людей одиночество – благословение.
— Мне не с чем сравнивать. - пожимает плечами, переводя взгляд на заснеженные верхушки гор, виднеющихся поверх вековых пушистых ёлок. «Помнит меня», — вдруг подумала Эсфирь и спрятала лёгкую улыбку в глотке кофе. — Это мое первое путешествие в составе незнакомой группы. Обычно езжу с молодежкой церкви на пару-тройку дней, не больше. Но парень, который тащит с собой несколько литров алкоголя, слегка напрягает. Как думаешь, Джек настоящий индеец? — горячие руки обжигают, соприкасаясь с фарфоровой кожей. Импульсами проносятся от пальцев рук до макушки, делая сальто прямо в сердце. Эсфирь поднимает глаза, отмечая, что Доминик впервые так близко, и закрывает собой небо, как древнегреческий титан.
— Кофе скорее как дань традиции, закрепившейся во учебы в университете. Не пьешь его? — мужчина казался все чудесатее и чудесатее. Он совсем не походил на людей из привычного окружения девушки, тем и привлекал. Хотелось раскрыть его, посмотрев на заботливый мир его глазами. - Люди? -оборачивается на голоса за стеной. Громкие хохочущие визги девушек, низкий голос мужчин и отголоски пошлых шуток. Содом и Гоморра, а не заповедник. - Неа. На самом деле я соблазнилась на рекламу Северного сияния и китов. Я против океанариумов, топлю за дикую природу и человеческое невмешательство в то, что и так идеально функционирует. - до боли в скулах приятны слова об изменении мнения о групповом походе. — Послушай, — Эсфирь переминалась с ноги на ногу, мысленно беспокоясь о том, что может задеть личное пространство и предоставить неудобство своим вопросом. — Ты не против, если я буду держаться тебя? Обещаю не надоедать своим обществом. Просто я никого не знаю и, честно, инструктор слегка напрягает.
Первые несколько часов девушка ходила за Шоу хвостиком, играясь с собаками, отчего-то оставивших своих хозяев и щебеча что-то о приключениях, синих китах и северном сиянии. В руки мужчины то и дело попадал Instax с просьбой сфотографировать очарованную природой девицу на фоне гор, ёлок, собак, вот этого красивого камня-валуна, лосей. Ближе к вечеру Эсфирь обросла чуть большим количеством знакомых, которые так же были мало довольны собравшейся компании и квалификацией инструктора, и понемногу сепарировалась от Доминика, предоставляя мужчине чуть больше воздуха и пространства для творчества, но все равно держась поближе. Вечером у походного костра группа быстро накрыла праздничный ужин. Кто-то [тот странный парень, который изначально не понравился Эсфирь], выкатил на стол весь алкоголь, пели песни и делились впечатлениями до поздней ночи. Махелет во всем этом чувствовала себя максимально не уютно, уделяя внимание больше ластившимся под руку животным. С Домиником становилось все теплее. На фоне веселящихся и в большинстве своем аморальных людей он казался оплотом адекватности. Да и дополнительная защита – к Мелахет так никто и не решился подсесть, затмив собой Шоу. В первый вечер северное сияние поймать так и не удалось.
— Не думаю, что это была хорошая идея. — тихо призналась Доминику перед отходом ко сну, скрываясь в палатке с другими девушками. — Спокойной ночи. Лагерь затих.
Люди привыкли к тому, что все трагические вещи в горах происходят на Эвересте, Эльбрусе, на каких-то других сложных маршрутах, разделяя горные маршруты на сложные и простые. Последние якобы покорит любой, даже самый неподготовленный турист. Поэтому почти все, кто решил пройти по этому легкому маршруту в Кенай-Фьордс, чувствовали себя достаточно расслабленно. Однако горы далеко не так милосердны и добры, как кажется. Выходить на маршрут предстояло рано утром, однако поднять всех после гулянки на рассвете оказалось невозможным. Джейкоб и Джей, ДжейДжей, как про себя их прозвала Эсфирь, едва ли были в состоянии руководить дальнейшим походом, в связи с чем ранний выход на тропу был сорван.
— Как думаешь, увидим сегодня северное сияние? — перебираясь через небольшие сугробы, спрашивает Эсфирь без какой-либо надежды. Внутренне она была уверена, что если бы ни Доминик и собаки, мечта увидеть прекрасные разноцветные переливы в небе так и осталась бы мечтой, но сегодня она однозначно спала бы в своей постели, потеряв несколько сотен долларов за неудавшийся тур. Пока всех подняли, приготовили завтрак и собрали вещи – потеряли около двух-трех часов. Утро встречало хмурой погодой, по небу тянулись серые тяжелые тучи, не предвещавшие легкой дороги. Кто-то неуверенно предложил переждать непогоду в лагере и двинуться позже, но Джей Джей были неуклонными и выход решили не откладывать.
— Доминик, — Эсфирь подходит ближе, легко хватая мужчину за рукав куртки, будто он являлся настоящим спасательным кругом среди моря, кишащего акулами. Просто потому что так спокойнее. Тропа, петляя в густом пихтарнике, круто поднималась вверх. Когда группа придвинулась к Индиан Пасс, заморосил мелкий дождь, в то время как люди в тридцать человек растягивалась далеко по тропе. Мелахет предпочла идти среди последних, внимательно изучая природу и, в случае чего, укрытий. Джек, нам точно можно идти сейчас? - Девушка нагоняет вожатого, который выглядит намного более не увереннее, чем вчера вечером за стопкой русской водки. Его резкое "Да" со срывом на индейский акцент полоснуло по внутренностям и отдалось где-то внутри чувством вины. Ай-яй, Эсфирь, как могла ты не поверить опытному человеку. Казалось, лес это последнее безопасное место и за полосой света, отделяющую полумрак деревьев от ровного плато, их ждут чудовища, разинувшие свои пасти и готовые соржать.
Становилось скользко, температура воздуха опускалась – девушка чувствовала, как каждый вдох все больше колит легкие изнутри, превращаясь в маленькие иголочки. Снегом буквально пахло, как запахом озона перед грозой. Вскоре с неба начали спускаться первые снежинки, завораживая своей красотой и необычностью форм. Кто-то радовался и ликовал, кто-то – напрягся. Через пару часов вслед за дождем неожиданно налетел ураганный ветер. Совершенно черные тучи не ползли, а полетели прямо на людей, вышедших на равнину.
Вдруг поднялся ветер такой силы, что невозможно было удержаться на ногах. Он толкал Эсфирь в спину как грубый палач Марию Антуанетту на эшафот – грубо, рывками. Приходит в ужас, когда видит, как впереди словно пушинку сносит в пропасть человека [Джейкоб], прежде чем взор перекрыла мгновенная мокрая тьма из смеси льда, ветра и снега, подталкивающая всё ближе и ближе к пропасти.
Эсфирь чувствует, как кто-то хватает за холку и тащит назад, вырывая из толчка ветра. Инстинктивно рычит, скалится, пытаясь высвободиться, хватает ртом воздух. Слышит знакомый голос, смешивающийся с завыванием ветра, и успокаивается, обмякает. Тащат в сторону леса, борясь с яростным потоком. Мимо – пролетают точки, как муравьи, и падают с пропасти. Либо просто на землю, заметаемые снегом. Люди. Господи.
Начало было соткано из тьмы, растворившись в идеальности образов. Темнота испещрена вспышками, скоплениями звезд, бриллианты сверкают в раскрытой ладони. Один взгляд в пустоту, и сознание теряется в дымке образов, накладывающихся друг на друга в тошнотворной хаотичности до глубокого черного цвета без возможности ухватить хоть один из них, давая разглядеть лишь обрывки, мгновенно тающие в вязком болоте, откуда мы так старательно пытаемся выплыть. Вот кажется два тела ударяются о что-то твердое, пускай дно - можно пройти его насквозь, там будет еще и еще, множество пустых пространств, пока еще не заполненных отвратительной вязкой жижей, но запах гниющей смолы добирается и сюда, постепенно захватывая разум в свои оковы, усыпляя все той же тошнотворной сладостью, оседая на кончиках пальцев мелкодисперсными частицами прошлого.
Она падает. Снова темнота, только теперь абсолютно не осязаема. Похожа на туман, похожа на горький дым, заставляет закашливаться, ловя неминуемые приступы ярких вспышек перед глазами, пока горло раздирает переизбыток соли и сотни еще каких-то непонятных нам веществ, витающих вокруг. Только завывание ветра вокруг, гром тяжелого мужского голоса и солено-вязкий привкус крови на губах.
