Вертеться в холодном поту без возможности уснуть - не самое приятное состояние. Особенно когда тебе уже под 60, в какой бы отличной физической форме ты не был. Картинки прошлого перемежаются с панорамами неба из кабины любимого "боевого сокола" и "видениями" настоящего, едва стоит закрыть глаза. А вот уже земля, кровь и песок, голубые береты и чёрные хиджабы - ВВС подразумевает не только полёты. Дети с автоматами Калашникова... этот чёртов "пророк" Линкольн Риндт, ясно видящийся распятым на кресте вниз головой, как апостол Пётр, потому что не достоин умирать, как настоящий "спаситель", коим, на деле не был и тот, ввергший своим появлением мир во тьму вместо света. Дочь с вечно тоскливыми глазами, словно служба для неё - это рабство, Пол - обозлённый и обиженный на отца. Елена что-то в сердцах кричит про предательство... И вот ты уже вскакиваешь с койки, держась за голову руками. Блять... На настенных часах, которые изрядно достали своим механическим тиканьем секундной стрелки, второй час ночи. А он опять встаёт, чтобы втиснуть себя наскоро в майку, тренировочные штаны и кроссовки - отличное время для тренировки. Хотя, если бы его кто-то видел сейчас - подобное трудно было бы ей назвать. Скорее старик мерился силами со смертью, будто ожидая, что в любой момент его должен хватить инсульт или инфаркт - что-нибудь подобное, что бьёт по не первой свежести организму от регулярной перенагрузки - а он всё никак не наступал. Сама костлявая нечисть в балахоне будто бы смеялась над мужчиной, стоя в стороне, затачивая косу и улыбаясь, мол, "не пришло ещё твоё время, даже не надейся". Но, благо, бывшего бригадного генерала в таком состоянии ещё никто не видел. Здесь, сейчас, наедине с самим собой - со своим отражением в зеркалах спортзала - он мог быть собой, мог быть просто человеком. Но только не на глазах у подчинённых. Для них он несгибаемый ублюдок, который требует того же уровня подготовки от каждого вигиланта, даже если ты только-только вступил на службу и до этого дня вообще не имел никакого представления о боевых формированиях и действиях, даже если ты совсем юн и мало заботишься о субординации, даже если ты - его родная плоть и кровь...
О том, как он будет чувствовать себя после, Рассел Илвет думал уже потом, удар за ударом выбивая песок из боксёрской груши или из воздуха, представляя, что избивает самого себя - свою тёмную тень, ту сторону, которую ненавидел больше всего, но так нуждался в ней. Однако прошедший разговор с дочерью до сих пор не выходил у него из головы. Перегнул палку. Сильно. Был слишком груб. И стоило ли действовать насильно, внушая свою волю через псионическое воздействие убеждением, когда он и так знал, что Бонни достаточно умна, чтобы принять в итоге правильное решение? Да, она вся в него - девочка с характером, умеет взбрыкнуть, упереться рогами. Но если бы это было всем, на что она была способна - ни за что не добилась бы таких успехов ни раньше, ни сейчас - в условиях войны. А он опять выставил её жертвой отца-тирана, да ещё и перед кем? Перед слащавым мальчишкой, чутким французиком-новичком, что был даже младше Бонни по возрасту. Муэ... от этой фамилии тошнота подкатывает к глотке. "Очаровательный принц-спаситель", жаждущий выкрасть сердце принцессы и защитить её от дракона. Если бы только этот юноша вообще знал, что его мечта сама пожирает потроха направо и налево. Да, "плоть от плоти моей". Рассел видел, как Бонни общается с Гриффином, как они смотрят друг на друга. Она Илвет с ног до головы - верность присяге для них очень далека от верности любовной. Когда ты всего себя отдаёшь службе, что с каждым днём всё больше превращает тебя из человека в машину для убийства, то хватаешься за чувства, как за воздух - за любые, даже самые глупые, но будоражащие романы длиной в одну яркую ночь. Они вспыхивают, как от броска гранаты и гаснут так же быстро, как оседает поднятая взрывной волной пыль на месте воронки. Но если с самим Расселом всё было понятно, а с Полом очень просто - в нужный момент взросления отец просто вручил старшему сыну пачку презервативов и пригрозил оторвать яйца собственноручно, если случатся неожиданности - Бонни даже в свои 29 лет всё ещё оставалась для него маленькой девочкой и уж кому, ни Фабьену и не Гриффину, а именно ему, отцу, яростно защищать свою дочь от ошибок.
А как будет реагировать на это она сама? Он никогда не скажет ей, насколько болезненно колок тот мороз, что прокатывается по спине, когда она смотрит на него позади волком - исподлобья - точь в точь повторяя его собственный взгляд, только глаза у неё всё-таки теплее - красивые, выразительные, глубокомысленные, каре-зелёные, доставшиеся от матери. Но тем не менее, этот прищур - что бы он не значил, а мысли Рассел читать не умел, о чём, порой, даже жалел - действует как обрушившейся на тебя холодный душ вместе с осколками льдинок.
Последний удар по боксёрской груше оказывается настолько тяжёлым, что увесистый снаряд, и сверху и снизу подвешенный на цепи, опасно пошатнулся, будто вот-вот сорвётся с одного из креплений. Илвет останавливается, и выпрямляя спину, расправляя массивные плечи, делает глубокий вдох, прежде чем заговорить, поднимая холодно отливающий оружейной сталью взгляд небесно-голубых глаз к отражению Бонни в зеркалах. Можно было легко заметить, как под мокрой, налипшей на тело майкой мышечные волокна трапеции и широчайшей затвердевают металлом неврозоподобного напряжения. 1, 2, 3...
- Я лётчик, Бонни - меня тренировали видеть на 360°. Не стой за спиной. - Как не старайся, а его рычащий тембр всё равно отдаёт командным тоном. Это не смог смягчить даже родной эстонский, на котором Илвет-старший всегда разговаривал со своей семьёй, не столько чтобы не забывать свои корни, а для верности, что никто больше не поймёт о чём они говорят между собой.
Подбирая с ближестоящей жерди с гантелями своё полотенце, мужчина вешает его на шею и оборачивается к дочери лицом, правым концом вытирая пот с седых висков, а заодно и будто бы пытаясь стереть последние намёки на испытываемые ещё с минуту назад чувства.
